Хаяла (рубрика: История в лицах) | |
В. Кобычев
Начало
Спала деревня Хаяла, трещали в избах сверчки запечные, стреляли на дворах промороженные срубы.
- … Вставай, вставай, - мать стояла на приступке русской печи и туркала сухоньким кулаком Степаниду в бок. - Вставай, соня, женихов проспишь.
От обморочно-тяжкой вечерней дрёмы Степанида отходила медленно. Утро уже? К потолку, к пыльным тёплым доскам, приклеились жидкие блики от зажжённой матерью лампы. Девушка вмиг проснулась когда в голосе матери вдруг почудились ей вовсе не шутейные нотки: про женихов-то вроде не для присказки молвилось!
- Сваты Степашка, - говорила мать вполголоса в темную утробу запечья, когда поняла, что Степанида проснулась совсем…
Дремала Хаяла усталым крестьянским сном, небо с вечера - не для людей, кто увидит? - празднично вызвездило. Девический вроде бы праздник пришел к Степаниде, за 15 вёрст из Ковкулы нежданный негаданный жених Яшка Никулин приехал. Степанида вышла, показалась, на Яшку того спокойно посмотрела и на другую половину ушла.
Наутро старший брат Степаниды и мать лошаденку запрягли и со сватами в их деревню подались - жиры смотреть, то есть достаток жениховский. Всё по-крестьянски обстоятельно, даже к веселию мужик должен иметь проверенный повод. И лишь брат Степашин, на три года только её старше и уже отделённый, своей семьей живущий, весело гикнул, прыгая в сани... Уехали. Ввечеру вернулись, мать неожиданно и непривычно помолодевшая, а Степаниду увидела - вроде завиноватилась:
- Ничего себе Никулины живут. Опять же коровёнка, лошадь…
И пошла молча, квашню растворять, дело делать.
…Отплясалась, отпелась, отпилась и откушалась необильная деревенская свадебка, одновременно и чопорная и в хмелю разудалая, задиристая, Степанидин праздник. Иль не праздник?
У мамкиного подола детство и девичество разве так уж сладки были? Это сегодня у 86-летней Степаниды Александровны есть с чем сравнивать. Вот только самой на судьбу-долю счастье скудоватое досталось. Для других, для радости людей свои руки в мозоли сбивала. Хорошо говорить отвлеченно: дескать, в этом и счастье, что ради чужого счастья себя не жалеть. А по-человечески? Своего счастья, женского надо, чтоб сегодня принаряженных внуков и правнуков нянчить.
Наверно, потому сегодня седую Степаниду Александровну тянет к своему изначалью, к хаяльскому берегу Онеги, на котором всё ещё стоит материнский дом. Знает она, что в нём сейчас, кажется, контора.
- Съезжу теплоходом, на дом родный хоть с реки посмотреть. Ой, потружено ведь там было!
У каждой своей жизненной вехи, у каждого жизненного перекрёстка Степанида легко, спокойно принимала перемены. Как она объясняет: «Старой жизни я хорошей не видела, так мне легко было за новой идти». А к изначалью всё-таки тянет. Старая истина: хоть трудная, тяжкая судьба - да ведь своя кровная, ничего в ней не изменишь, и только в ней ищи крупицы пережитых, милых сердцу радостей.
Радости? Наверно, были и они. А из детства своего она помнит и другое. В октябре 1893 года родилась Степанида, когда её отец помер от холеры в Питере, где по обыкновению многих здешних мужиков батрачил, таскал «плечом» баржи, гружённые лесом. На руках у матери остались они вдвоём с трехлетним братом.
- Летом хлеба наработаем, сена, вспоминает Степанида Александровна. - А что? Маленькой себя как не помню. Ведь я уже с семи лет корову двумя ручонками за титьку дергала. Доила. Куда ж денешься. Мамки-то нет. Мамка в транспорт пойдёт: ребята, оставляю вас одних, денег выезжу - так по обновке потом куплю вам. Что такое «в транспорт, пойти»? Мужики, бабы подряжались со своими лошадёнками к богачам, в Кожеозерский монастырь и грузы с Обозерской возили.
С девяти лет Степанида пошла и пошла косить. Косой-горбушей - по росту, конечно. Мамке её соседи, бывало, кричат на лугу:
- Наталья, у тебя ктой там, у тебя вроде трава шевелится, у тебя будто кто косит!
Степанида косит, а самой за травостоем ни вихря не видать. Те же соседки зимой, случалось, говаривали:
- Наталья, у тебя ребят на улице не увидишь.
А в чём на стужу-то выйдешь, где одежку, обутку найти? И спокойно восприняла Степанида свое замужество в 1912 году, хоть в девичестве на посиделках да плясках своего не отгуляла, не отмолодовала. Да перемен-то в жёнах не дождалась! Яшка никчемным мужиком оказался, избалованным питерским бродяжничеством, где его ещё подростком оставлял отец-бурлак. «На собаках он там шесть бил, - машет рукой Степанида Александровна, - ну, значит, мотался без дела. Для деревенского это отрава. Попортился»
- В 1913 году у Степаниды сын родился, А Яшка («дурак-то мой» - иначе она его не называла) всё в бегах, домой босой и без копейки изредка наведывался, пока тут же в Ковкуле не попался на краже. Революция, гражданская... Сгинул Яшка где-то, а в 1921 году босяком домой пришёл. Ушла от него Степанида, в материнский свой дом, в Хаялу...
И снова перекрёсток, снова ждёт Степанида праздника от жизни - не беспросветна же кабала нужды! В годах 1929-30-х мне видятся не только мужики и бабы, с понятной осторожностью, с оглядкой и переглядкой переступающих порог коллективизации. Я вижу и таких, что, как Степанида Александровна, новое приняли и поняли сразу. Рассказывая об этой престарелой ныне женщине, я стремился к строгой документальности. Но невольно мне виделся образ собирательный - трудной, от краюхи чёрствого хлеба, судьбы простой, малограмотной, но щедрой душой женщины.
Но ведь от щедрости порой, не понимая её, отказываются. Сколько тайком слёз у Степаниды пролито! Прилуки, Хаяла, Погостище, Полесье, Канзапелда записались было в колхоз, на другом собрании мужики выписались. Чтобы снова да ладом, бежит взволнованно рассерженная Степанида за помощью к Якову Епифанову в Прилуки, он комсомольский секретарь, активист коллективизации. Уговорят на новом сходе мужиков, снова запишутся… И так за зиму было несколько раз. На агитацию активистов контрагитация имелась.
Весной худо-бедно склеили артель. Руководителем бригады в своей деревне была Степанида Александровна. Что там другие, если собственная мать плакала, когда лошадь на общий двор сводили. А другие... Те, что позлее да поязыкатей, не просто поругивали активистку. Под окна Степаниды придут старухи, облают. Очень уж жаль каждому своего добра, своей скотины, которая вдруг колхозной стала. Хоть и сами записывались в артель, да ведь на неделе-то семь пятниц, когда речь о нажитом горбом.
Понимала их Степанида, но примириться с такими настроениями не могла. Решила для себя: поворота к прежнему не будет. И с 1931 года связала свою судьбу с партией. На посты высокие не метила, а больше крестьянским рукам своим доверяла: была колхозницей, дояркой, бригадиром-полеводом, заведующей фермой. На миру жила, для мира старалась.
И ещё одна горестная веха; Александр, сын её единственный, моряк, погиб на море под немецкими бомбами в 1943 году.
…Одна?
Вьюжная погода улеглась, над Порогом засияло весною вымытое солнце. Сухонькая старушка выходит на подворье, батожок в руке. Когда-то, наверное, густо карие, сейчас её глаза потускнели. И всё же они красивы, как не могут не быть прекрасными изборожденные морщинами лица наших старых матерей.
Она, постукивая палкой («Мой конь, без него уж ни шагу»), ступает в сторону сельсовета. Ha собрание. Одинокой она себя не чувствует. Живёт в доброй семье дальнего родственника Михаила Фёдоровича Задворного. И пусть иногда вспоминает своё изначальное, и пусть тогда слеза скатится. Она не одинока, как не одиноки все они старики, если мы, всегда помним, что они вынесли. Жизнь-то дается один раз и нельзя её, как письмо, переписать набело, более счастливо…
Советская Онега, № 52. 309.04.1979. с.3.
В. Кобычев
дата последнего редактирования: 2015-11-14
Воспоминания, рассказы, комментарии посетителей: