*

Воспоминания участника Гражданской войны 1918-1920 гг. на Северном фронте, на Онежском и Железнодорожном направлениях, В.В. Баратова.

Ввиду того, что моему участию в Гражданской войне предшествовал ряд связанных с этим обстоятельств, свои воспоминания я начинаю не с 1918 года, а несколько ранее, с 1914 года, а до того произошло следующее:

С 1910 по 1914 гг., мой отец работал на ст. Итларь Северной железной дороги, дежурным по станции. В 1913 г. желая меня устроить на работу, отец за трешку и полбутылки водки получил от попа метрику на меня, с прибавкой 3-х лет (исправили с 1898 г. на 1895 г. рождения). Поступив на работу на ту же станцию телеграфистом, мы оба с отцом в июле 1914 года вследствие тревожного состояния в связи с Сараевским убийством, были командированы в Варшаву, на западную железную дорогу, где я через пресловутую прибавку лет и был мобилизован в армию 25 июля.

Во время немецкого прорыва и наступления в 1915 году и боев под Ковелем, Владимир-Волынским и Люблином, я, будучи в 1-м железнодорожном Сибирском полку во время разведки в немецком тылу под Грубешовым (где я перехватывал телефонограммы) в августе месяце попал в плен. Находясь в лагере военнопленных вблизи немецкой крепости «Мец», мы в числе 6-ти человек (в том числе 3 француза), в сентябре 1915 года убежали из лагеря в «Эльзас». Таким образом, я попал во Францию, в то время нашу союзницу против Германии, до которой через фронт было лишь 70-75 километров. Нас русских направили в г. Лион к русскому консулу, мы радовались, что для нас войне пришел конец, но радость оказалась преждевременной.

Нас направили и зачислили в состав 6-го Русского Экспедиционного Корпуса, в 1-ю дивизию 3-й бригады, при 1-й Французской армии. Мы попали во 2-ю отдельную батарею 2-го артдивизиона. Нам пришлось участвовать в боях под г. Арассом, на Ипре, на Сомме, под Верденом. В начале 1917 года наша бригада 26 апреля, восточнее Амсена понесла тяжелые потери под «Виллер-Бретоне» (до 5000 чел.). О том, что за это время прошла в России февральская революция, в наших частях во Франции хотя и знали, но от этого ничего не изменилось. Когда же в октябре власть перешла к Советам, и когда мы узнали, что Россия из войны вышла, русские солдаты начали волноваться и требовать отправки на родину. Тогда нас разоружили и рассовали по лагерям, часть из нас отправили в иностранный легион, зачислив, в том числе и меня, в Марокканскую дивизию (15.02.1918 г.). Но меня выручил французский капитан Дион (бежавший с нами с немецкого плена) под начальством которого я служил во 2-м артдивизионе, и меня вернули из Алжира, куда я прибыл из Марселя. По возвращении во Францию 15 февраля нам вернули оружие и в начале марта 1918 года первую партию русских солдат, около 1000 человек, погрузили на транспорт и в сопровождении французского крейсера «Адмирал Об» отправили в Мурманск, куда мы и прибыли 18 марта.

С сопровождающего ас крейсера, как я потом узнал, и был высажен первый французский десант на Мурмане – 500 солдат при четырех 75-мм орудиях, среди них также находился и капитан Дион (о чем я тогда не знал). По прибытии в Мурманск, я ввиду болезни, после полученных во Франции контузий, был освобожден до требования и часть из нас, была отправлена пароходом в Архангельск.

Прибыв 25 апреля в Архангельск, я связался со своей ст. Итларь, и узнал, что моя семья в феврале 1918 года отбыла на Украину, куда на Южную железную дорогу был переведен отец. Вследствие этого, я как бывший телеграфист, работавший на этой же Северной дороге до 1914 года, 7 мая поступил на работу в телеграф ст. Архангельск-пристань. На работе в скорости прошли выборы в профсоюз, и я был избран Предместкома телеграфа, а затем и членом учпрофсожа. Я не имел ни средств, ни возможностей уехать к семье, начиналась уже Гражданская война, которая прервала все пути сообщения, и многих тогда разлучила, так что я отчасти был доволен устройству на работе, хотя и скучал за родными, которых не видел уже с 1914 года.

Однако, хотя в Архангельске и была в то время еще Советская власть, мирное положение продолжалось не долго, 25 мая в Архангельск была назначена комиссия под начальством комиссара т. Кедрова, в дальнейшем командарма войск Северо-Восточного фронта. В июне была организована ЧК, а с 6 июля по 22 июля в Ярославле уже шел эсеровский мятеж, после какого бронепоезд т. Кедрова в последних числах июля месяца прибыл на ст. Архангельск-пристань и через станцию пустил куда-то около десятка снарядов (мя еще ничего не знали). За сутки до высадки десанта интервентов в городе Архангельске, к нам на станцию пристань прибыл товарищ из Губисполкома, в очках, как будто бы т. Виноградов. Вызвал из нас 15 человек членов учпрофсожа, месткома, членов партии и из союза молодежи (где я состоял), дал нам десяток винтовок и назначил дежурить по охране станции. Я как телеграфист был оставлен с 4-х часов дня для контроля на телеграфе. Меня обещали сменить, и я стал с винтовкой на дежурство, однако ни в 8 часов вечера, ни ночью, меня никто не пришел сменить. Своих товарищей, я, согласно приказа, ни впускал, ни выпускал с телеграфа, и они очень на меня сердились. Всю ту ночь шла эвакуация, которой руководил губвоенком т. Зенкович, и 1 августа весь день из города выводились Латышские стрелки, которые под давлением артиллерии с военных судов, с боем отступали до ст. Исакогорка, оказывая упорное сопротивление интервентам. В этом бою т. Зенкевич был убит.

Утром 2 августа, я из окна увидел, что на Двине некоторые пароходы несут на себе уже трехцветные флаги, какой-то ледокол под Красным флагом уходил на Бакарицу. Но с Соборной пристани начали стрелять по ним из 2-х полевых орудий. Огонь поддержал входивший в фарватер какой-то крейсер. На ледоколе была подбита машине, он остановился и сел на мель против «Смольного буяна». Нам на станции, особенно дежурным, эвакуироваться не разрешили, мы эвакуировали других. Часа в 4 дня, когда я в окно увидел ситуацию, я пошел в местком, взял оставшиеся там винтовки, штамп, печать и списки активистов – членов Союза Молодежи (комсомола). И все это незаметно выбросил в уборную. Когда я все это проделывал, к пристани подошел буксир «Отец Сергий», и в телеграфе я застал уже старого капитана с 6-ю матросами, которые узнав, что я на охране телеграфа, меня обезоружили. Капитан сказал им – Что с ним делать, у меня сын тоже где-то сейчас пропадает, что хотите то и делайте с ним». По счастью меня не обыскали (в кармане было удостоверение Союза молодежи). Матросы вывели меня из помещения, ударили пару раз прикладом и отпустили. Тогда же я узнал, что 31 июля была занята англичанами Онега. С этого дня мы телеграфисты (кроме телефонисток) фактически стали безработными, так как делать нам стало нечего, однако по счастью мы еще продолжали получать зарплату от железной дороги и хотя бедный паек – 100 грамм хлеба, рыбы и т.д.

В политике мы тогда еще не разбирались и ничего в происходящем не понимали. Так шло до 11 февраля 1919 года, когда военный комендант вручил мне повестку к воинскому начальнику. Меня снова призвали и в этот же день направили по учетной специальности на ст. Архангельск-пристань, где уже в бараке №12 дислоцировалась 1-я и 2-я батарея 2-го отдельного артиллерийского дивизиона, где к моему удивлению, уже находился прибывший из Мурманска с орудиями мой прежний начальник – капитан Дион. Во 2-й батарее, куда я был зачислен, я попал под команду штабс-капитана Соловского, кроме которого были еще подпоручики Шмидт, Любавский и Киселев. В Архангельске, как и во Франции, в русских частях было двойное командование от генерала до капитана. Например: Полковник француз – подполковник русский, капитан француз – штабс-капитан русский, поэтому Соловский был штабс-капитаном, а француз Дион – капитаном.

Нас солдат 1-й и 2-й батареи, в числе 171 человека, разместили в бараке (кроме офицеров), на другой день я на занятия не вышел, так как, возвращаясь из воинского присутствия, попал на Двине ногами в полынью, и ноги у меня распухли. Во время болезни, я от денщиков узнал, что наши начальники – офицеры Шмидт и Киселев прибыли так же из Франции, и более или менее резко отличаются от офицеров, находившихся в России, так как за границей не было той ужасной тупой муштры и рабского чинопочитания, как в русской армии в России. Например: не было этих обращений – «Ваше Благородие» и т.д. Подпоручик же Любавский (поляк) по выражению денщика был Шкурой. Штабс-капитана же Соловского понять никто не мог, был строг, но справедлив и также прибыл из Франции. Примерно через неделю, когда я стал на ноги, ночью в барак явился офицер с солдатами из контрразведки, и ничего не объясняя, взяли и увезли 5 солдат, у остальных был обыск в вещах, но ничего не нашли. Солдаты волновались, ходили хмурые и злые, но ничего не могли сделать. Между прочим, из разговоров между солдатами в нашем бараке, выявилась одна особенность: солдаты из уроженцев (местных) Северной области, не проявляли никакого желания к близкому знакомству с фронтом, и не против были весь час оставаться в казарме, мирясь с беспрерывной муштрой, вознаграждая себя за это неплохими в то время харчами. Что же касается солдат родом из других губерний, те наоборот мечтали о скорейшей отправке на фронт, что меня и других товарищей удивляло. Но впоследствии стало для нас понятным.

В первых числах марта, до нас дошли слухи о том, что части Красной армии на Железнодорожном направлении и на тракте Чекуево-Обозерская, обходным путем и движением из Шелексы, прорвали фронт белых под Большими Озерками. И хотя на этот прорыв, английским командованием еще 19 марта из Онеги под Большие Озерки были брошены англо-американские части, а по железной дороге на ст. Обозерская отправлены подкрепления, несколько рот 5-го Северного и 1-го Архангельского полков, американцы под Озерками были отбиты и отступили обратно в Онегу. 22-го марта капитан Дион из города привез приказ нашей 1-й и 2-й батарее, немедленно грузиться и ехать на станцию Обозерская. Я прошел на свою бывшую квартиру, рядом с бараком, собрал свои штатские вещи, роздал их бедным сослуживцам и распростился с ними навсегда. Купив у спекулянта бутылку рому, я пошел на погрузку. В 12 часов ночи мы погрузились в вагоны полные снега и тронулись, я выпил с товарищем ром и мы пьяные ехали до Обозерской, куда прибыли так же ночью. Так я уже в третий раз в своей жизни отправлялся на фронт без проводов родных и друзей.

23-го марта погрузив на сани пушки 2-й батареи, мы по занесенной снегом дороге отправились в направлении Больших Озерков, 1-я же батарея осталась на станции. Примерно в 15 километрах от Обозерской мы прибыли на позиции под Большими озерками, занятые в лесу и вдоль дороги американцами, англичанами, а так же частями пехоты 5-го Северного и 1-го Архангельского полков. Кругом в лесу были расположены блокгаузы, которыми огородили себя солдаты интервентов и валялись трупы, после проходившись здесь в начале марта боев за Большие Озерки, солдат и красноармейцев. Нас, телефонистов артсвязи, сразу послали на прокладку телефонной линии, после чего началась артиллерийская подготовка, которая со 2 по 6 апреля настолько усилилась, что в Озерках вспыхнули пожары и после ураганного огня, красные части вынуждены были покинуть Большие Озерки.

Я вспоминаю, что увидев тогда на подступах к Озеркам валявшиеся в лесу замерзшие в снегах трупы русских солдат 5-го Северного полка и красноармейцев, я невольно подумал: «Что мы здесь? Против кого?». А если в противоположных окопах мой отец или брат находится, а так же увидев трупы солдат интервентов, задал себе другой вопрос: «Что им здесь нужно?». Ведь тот же капитан, француз Дион, неплохой вроде человек, вместе с ним бежали из немецкого плена, вместе сражались в союзной Франции, дважды выручал он меня из беды, ведь 11 ноября 1918 года в Компьене, Германия подписала капитуляцию, чего он мелкий фабрикант из Лиона явился сюда? И пришли на память мне слова известной песни из времен наполеоновского нашествия: «Зачем я шел к тебе Россия, Европу всю, держа в руках…». И ясно и понятно мне стало желание тех солдат, которые в Архангельске высказались за скорейшую отправку на фронт, там легче было разобраться, что к чему, и легче было попасть к своим, дождавшись удобного случая. После этих раздумий, я стал смотреть на командира Диона уже не как на союзника и хорошего человека, а как на врага, кем он, по сути, и был. С такими тяжелыми мыслями я, да вероятно и другие солдаты входили 7 апреля 1919 года в Большие Озерки.

В то время Озерки в Онежском уезде считались большим селом, однако по вступлении в него, белые части и интервенты разместились в нем в большой тесноте, так как большая часть села от обстрела выгорела, поэтому 5-й полк и наша батарея, после 10-ти дневного отдыха были направлены далее и, пройдя с краткими остановками в нескольких деревнях, в конце апреля мы пришли в Чекуево, где в основном начал базироваться 5-й северный полк и его штаб. 2-я же рота этого полка и наша батарея и еще 100 солдат интервентов были в конце мая числа 20-го, направлены под монастырь. Однако, стоя в лесу в течение недели, стреляя в упор прямой наводкой по каменьям и стенам монастыря, за которыми стойко держались красные. Белые пытались взять монастырь, но не смогли разрушить стен, и, простояв безуспешно несколько дней, получили приказ отступить от монастыря.

После этого опять пройдя ряд деревень, примерно 1 июля мы пришли в деревню Клещево, и стали там на позицию. А 2-я рота была направлена обратно в Чекуево. По прибытии в дер. Клещево, мы застали там 1-ю и 3-ю роту 5-го Северного полка, пулеметную команду и несколько рот англичан и американцев, а так же большой склад последних с продуктами и боеприпасами. После прибытия в Клещево батарея сразу стала пополняться огромным количеством снарядов, подвозимых пароходами. Среди солдат шли разговоры о готовящемся генеральном наступлении. Примерно с неделю царило затишье, дней десять день и ночь гремела артиллерийская канонада изо всех 4-х орудий, потом неделя затишья и снова гром и грохот разрывов, так как красная артиллерия хотя и редким огнем, но нам отвечала, а нам снаряды все подвозили и подвозили. Пушки наши стояли в 200 метрах на задворках Клещево, на берегу Онеги, направо от них стояла кладбищенская церковь в каменной ограде которой, в блиндаже находилась пулеметная команда, а где-то впереди за ½ километра в окопах находились английские и американские солдаты. Расстояние между нашими и красными позициями в соседнем селе (название не помню) составляло 6 километров. Кругом Клещево и на другом берегу Онеги патрулировали англичане и американцы, у нас же возле пушек в блиндажах находилось дежурное пехотное прикрытие из 1-й и 3-й роты 5-го Северного полка. Солдаты 2-й батареи в числе 65 человек, а так же весь обслуживающий персонал (в том числе и 1-й батареи) был расквартирован по избам деревни. В центре которой, размещались 1-я и 3-я роты пехоты и несколько рот американцев и англичан, их склады и их штаб, который и командовал всем гарнизоном. Гарнизон в Клещево состоял из 1500 солдат, четырех 75-мм орудий, 20 пулеметов, 4-х скорострельных маклинок (45-мм пятизарядные пушки) и 4-х минометов. На роту пехоты имелось 25 автоматов.

Примерно числа с 30 июня, к нам чуть не ежедневно со стороны села занятого красными, к берегу против Клещево, по реке начали приплывать маленькие деревянные плотики с листовками и газетами, которые хотя и перехватывались офицерами, но часть из них все же попадала к нам, и, читая их тайком, мы начали лучше разбираться в событиях и в политике Советской власти. Так проходили дни, чередуясь то затишьем, то канонадой до 19 июля 1919 года. 20-го июля, мне, как телефонисту от нашей батареи, как и от других частей гарнизона, пришел черед дежурить на коммутаторе при английском штабе. Примерно часа в 3 дня, я, для передачи какой-то телефонограммы позвонил в Чекуево. Когда оттуда ответили, я в телефон услыхал какую-то стрельбу (беспорядочную) пулеметную и винтовочную, на мои вопросы – что происходит, телефонист из Чекуево начал что-то кричать, из чего я мало сто понял, но уловил слова о том, что якобы красные в Обозерской, после чего телефон замолчал. Через 20 минут дежурный офицер из штаба явился в помещение, и, увидев мое растерянное лицо, спросил, что случилось, но я ничего не мог сказать. Тут пришла мне из 1-й роты смена, но ни они, ни офицеры не могли дозвониться до Чекуево. Я ушел, но по дороге на квартиру, встретившись со своими батарейцами, я кое-кому рассказал про это. Через полчаса к нам на квартиру телефонистов пришли наши солдаты, узнать, в чем дело, так как увидели на улице какую-то беготню офицеров и где-то у пехотинцев услыхали одиночные винтовочные выстрелы. Мы побежали на батарею. Только мы прибежали туда, как явился штабс-капитан Соловский. мы столпились у 2-го орудия, он посмотрел на солдат и вдруг сказал: «Рвите орудия», однако все стояли, и молча, смотрели на него и друг на друга. Он повернулся тогда ко мне и сказал: «Рви орудие». Я глянул на него и сказал: «Нет!». Он сразу выхватил пистолет, отскочил от меня к кювету и выстрелил себе в лоб, мозгами его сне обрызгало лицо… (он был мой земляк).

В деревне разгоралась стрельба, через пять минут мы по дороге к деревне встретили своих трех офицеров, обезоружили их и арестовали. В деревне, некоторые англичане и американцы, на квартирах так же застрелились, а остальные сдались. Часть отстреливалась в окопах и их постреляли, особенно злы были на своих офицеров солдаты из 3-й роты и мало кого они оставили в живых. Вернувшись на батарею, мы над блиндажом вывесили красный флаг и вдруг увидели, что из пулеметной заставы, к которым прибежал их офицер, поворачивают пулеметы по направлению нашей батареи. Увидев это, мы сразу повернули одно орудие на блиндаж заставы и дали по ним один снаряд шрапнелью в воздух. После чего там послышался винтовочный выстрел и крики ура, после чего на блиндаже так же взвился красный флаг.

Часов в 8 вечера, зазвонил телефон из Чекуево, и нам сказали, что у них восстание успешно заканчивается, и что к нам направляется отряд на помощь, а так же делегация на митинг и для связи. Тем временем, мы окончательно изолировали офицеров и солдат английского штаба, а так же роту пехоты их охранения. Солдаты сдавались без всякого сопротивления, некоторые же офицеры отстреливались, их ловили и обезоруживали. Еще не зная результаты произошедших событий, мы сообразили послать в смежную деревню, занятую красными, делегацию из нескольких артиллеристов и пехотинцев для сообщения о произошедшем у нас перевороте, с просьбой о помощи и координации действий.

Через час со стороны красных по нашим позициям был открыт ураганный огонь, которым было ранено несколько солдат и взорван зарядной ящик у одного орудия. Мы не знали что делать, однако на огонь не отвечали. В скорости после этого, к нам подъехали верхом комбат советской (так же 2-й батареи), командир пехоты с комиссаром в сопровождении наших делегатов, недоразумение разъяснилось, и началось братание. Оказалось, что когда наши делегаты появились у красных позиций, командир батареи был в отсутствии, а заместитель, сперва принял наших делегатов за перебежчиков и подозревал в них шпионов, поэтому арестовал их. По прибытии комбата все разъяснилось, и они смело направились к нам. Когда в Клещево пришли ребята из Чекуево, открылся митинг, из которого мы узнали, что в Чекуево уже некоторое время по поручению штаба 18-й стрелковой дивизии комдива т. И. Уборевича и комиссара т. В. Куприянова. Работала под руководством подосланного во 2-ю роту 5-го Северного полка под видом добровольца (унтер-офицера) коммуниста В. Щетинина, подпольная группа унтер-офицеров, которая подготовила и возглавила восстание, сперва во 2-й, а затем в 6-й и 7-й ротах 5-го Северного полка и в прочих частях Чекуевского гарнизона. Во время митинга была выработана и послана 22 июля в штаб 6-й Советской армии следующая резолюция:

«Мы, восставшие солдаты 5-го Северного полка, свергли его хищников международного капитализма, и приветствуем от искреннего сердца доблестную Красную Армию и всю Советскую Рабоче-крестьянскую власть, борющуюся за освобождение всего человечества. Мы клянемся, что вместе с ней доведем до конца начатое дело, и раз и навсегда покончим со своими угнетателями. Да здравствует Российская Социалистическая Советская республика. Да здравствует социализм, да здравствует восстание».

После митинга мы в сопровождении прибывших в Клещево красных командиров, пошли на соединение с красными частями, после братания с которыми из 5-го Северного полка (после слияния с несколькими ротами красных частей), был укомплектован новый 156-й стрелковый полк при 18-й дивизии. А наши артиллеристы попали под командование командира 2-й батареи (бывшей нашей противницы) тов. Подлесного. После этого, мы, нигде не задерживаясь, почти в невероятно короткий срок, пройдя около 100 километров, явились в дер. Порог, где пробыв ½ суток и оставив там 3-е и 4-е орудие, совместно с пехотой при 2-х орудиях, 1-м и 2-м, с боем 22 июля заняли Онегу.

В Онеге было захвачено большое количество вооружения и боеприпасов: 6 пушек, 3 парохода, 110 пулеметов, 8 самолетов, 15000 винтовок, снаряды и патроны. После занятия Онеги, наша батарея была размещена на позиции, на большом картофельном поле за кладбищем, в верхней части города. Пехота, 159-й, 156-й (бывший 5-й Северный) стрелковые полки, Вологодские курсанты младших командиров и онежские партизаны разместились в нижней части города. Бывший английский штаб, помещавшийся в 2-х этажном собственном доме какого-то военного врача на Соборной улице, был занят под штаб Советского Онежского гарнизона (врач служил у англичан, и в тот день убежал в Архангельск). Через 2 дня от всех частей гарнизона были на 10 дней посланы в штаб связисты, в том числе и от артиллеристов был послан и я.

В Онеге мы узнали, что на подавление восстания 5-го Северного полка, белые якобы направили на нас 6-й и 7-й стрелковые полки, но вместо ожидаемых частей белых, со стороны Обозерской. Днем 1 августа с моря к Онеге подошли несколько канонерок, пароход и катер, и после ураганного артобстрела высадили на пристань десант английской морской пехоты и белогвардейцев (с пулеметами) числом до 800 солдат. Они, развернувшись цепью, атаковали советских бойцов. Встреченные нашим ружейно-пулеметным метким огнем, они вынуждены были залечь и окопаться. Интенсивность боя все возрастала, однако к концу дня, наша артиллерия вынуждена была вследствие превосходящего огненного ливня крупнокалиберных орудий с канонерок отойти на ½ километра за город и занять позицию на дороге в лесу. Бой продолжался, и хотя интервентам сначала и удалось закрепиться в крайних домах возле пристани, и от обстрела с канонерок город был охвачен пожарами, к утру 2 августа наша пехота пошла в лобовую атаку, которая была поддержана подоспевшей к тому времени из лесу нашей артиллерией (2-мя орудиями) и подошедшими из Порога еще 2-мя орудиями, стрелявшими по белогвардейцам и интервентам прямой наводкой. В результате чего был потоплен 1 катер врага, и они понесли большие потери, после чего остатки их, под прикрытием корабельной артиллерии погрузились на пароходы и в панике бежали в Архангельск.

В этом бою был убит командир стрелкового полка тов. Мулин, и смертельно ранен комбат тов. Подлесный и еще несколько командиров, которых я не помню. Командир полка т. Мулин, был убит в нижней части города, возле складов при подходе к пристани, где теперь проспект Кирова. Комбат т. Подлесный, ранен был на батарее. Я был в тот момент послан в штаб, и когда возвратился, то т. Подлесного уже не застал, его увезли в Порог, где он и скончался. Ранен он был, как мне потом говорили осколком снаряда. Во время обстрела интервенты с самого начала зажгли своими снарядами свои же склады, отбитые 22 июля, с продуктами и обмундированием, так что во время боя нам пришлось и сражаться, и тушить горевшие склады, чтобы спасти продовольствие и имущество. Но так как интервенты, ориентируясь на пожар, все время били по складам, то вследствие больших потерь при тушении, командование тушить горевшие склады потом приказало прекратить и содержимое в них (большая часть) сгорело.

После смерти командира батареи т. Подлесного, командование нашей батареей принял комбат тов. Копреев, а военкомом стал тов. Суворов. 20-го августа, наш, ныне 156-й стрелковый полк, который избрал своим командиром В. Щетинина, сыгравшего большую роль в подготовке восстания в 5-м Северном полку белых и наша батарея, направлены были в направлении ст. Плесецкая по дороге, куда задерживаясь по несколько дней в Клещево, Чекуево и в Шелексе, а так же простояв в каком-то лесу до 10-ти дней, в середине сентября мы пришли в Плесецкую, где усилили оборону по железной дороге. Однако после некоторого затишья с обеих сторон на этом участке, белогвардейцы с 10 октября начали сильнейшее наступление превосходящими силами и техникой, и 17 октября мы вынуждены были оставить Плесецкую. Вследствие чего, наши советские бойцы занимавшие Онегу, во избежание окружения, 26 октября ушли так же из Онеги.

Началась небывалая осенняя слякоть, холода и дожди. Дороги стояли не проходимые, фуражу для лошадей не было. На нашей батарее, на протяжении ноября месяца, конский состав потерял 70% лошадей. 19 ноября, бывшие солдаты 5-го Северного полка, в том числе и мы артиллеристы, получили от советского командования удостоверения о переходе в Красную армию, в том числе и я. С 13 ноября 1919 г. по 10 января 1920 г., на всех участках Онежского фронта велись только мелкие стычки и перестрелки. Но с 15 января, после перегруппировки боевых частей и подготовки, было начато общее наступление Красной армии на интервентов на всех фронтах Северной области, и в частности нашей 18-й стрелковой дивизии на нашем Онежском и Железнодорожном направлениях. Мы начали наступление с 3 февраля, и уже 12 февраля были взяты обратно ст. Плесецкая и дер. Тарасовская, где в плен сдался 7-й Северный полк. 15 февраля была занята ст. Емца, где мы взяли в плен так же 6-й Северный полк и бронепоезд. После взятия Плесецкой и Емцы, примерно дня через три, мы снова почти без боя заняли г. Онегу, из которой белые в панике бежали уже не на Архангельск, а в направлении Мурманска. 19 февраля с ходу взяли стремительной атакой Холмогоры, и уже 20 февраля преследуя по пятам белогвардейцев, мы вступили в Архангельск.

Война с интервентами, продолжавшаяся с июля 1918 г. по 13 марта 1920 г. была закончена, и все белогвардейцы и иностранные захватчики, наконец, были выброшены с нашей земли. В последних боях с белогвардейцами, 19 февраля 1920 г. я был тяжело контужен, и с 22 февраля находился в Архангельском госпитале, где заболел еще сыпняком и цингой, и 5 апреля был направлен в 168-й подвижной госпиталь в Вологду, где проболел еще возвратным тифом. По выздоровлении 20 мая был отправлен в 38-й запасной полк, который готовился к отправке на один из фронтов гражданской войны на юге или западе. Пробыв в 38-м полку до сентября месяца, я снова заболел дизентерией и осложнением от контузии, и в середине сентября меня снова отправили в Вологду в Рижский военный госпиталь. Где пролежав до 29 января 1921 г. и оправившись от болезней вследствие неподдающихся лечению осложнений от контузий, после комиссии 3 февраля 1921 г. был признан негодным к службе и демобилизован как инвалид II группы и отправлен на родину, по дороге на которую, я пролежал еще в Харькове в 598-м госпитале снова в сыпняке. Наконец после 7-летнего отсутствия, 10 апреля 1921 г. явился к своим родным в г. Полтаву.

Заканчивая этим настоящие воспоминания, как участник одной из эпопей гражданской войны не могу не сказать, что многие из нас в то время, не имеющие никакого политического воспитания, и тем более коммунистического самосознания, все же в силу чувства патриотизма и любви к Родине, нашли в себе мужество отыскать правильный путь и выполнить свой долг. И никакие сигареты, тушенка, ром и суконное обмундирование, не смогли поколебать в наших душах нашего национального сознания, что, в конечном счете, и помогло нам отстоять свою независимость и привело нас к общей и окончательной победе и к изгнанию наших врагов с нашей Советской земли.

Василий Баратов.

Бывший красноармеец телефонист 2-й отдельной легкой батареи 18-й стрелковой дивизии 6-й армии.

14 апреля 1971 г.

В.В. Баратов