жительницы деревни Кувакино, 1930 г. р.

Батюшко мой, Никита Егорович Торопнин, из Карело-Новин, а мама, Матрёна Ивановна, в девичестве Турыгина, из деревни Горки. У мамы было два брака. Я родилась во втором браке. Отец наш погиб под Сталинградом, когда там шли большие бои. Я ходила в пятый класс, когда война закончилась. Школа была в Бережной Дуброве. В школу ходила в батьковой тужурке, от которой были отрезаны рукава. Жили мы в интернате. Детей училось много в Бережной Дуброве. Там ведь на Мызе был детский дом. Учителя приходили учить из Конёва. В Бережной Дуброве был клуб, в котором показывали глухонемое кино. Кто успевал прочитать слова, тот читал их. Первое звуковое кино я посмотрела про Зою Космодемьянскую. По маленьким деревенькам тогда ещё показывали немое кино. Жили в то время тесно, но дружно.

У нас было весело в Карело-Новинах. Красный уголок был в доме матери Нины Плешковой. Избачом работала Клавдия Прокопьевна Василевская. В деревне был хор. Фёдор Макарович Емельянов считался старшим в хоре. Солировал. Он пел очень красиво. Голос у Фёдора Макаровича был сильный, притягательный.

В красный уголок на спевки собиралось много народа. Мы детьми тоже бегали слушать песни нашего хора. На гармони играл Григорий Михайлович, Федоркин по деревне. Мать у него Федорой звали, а так, кажется, его фамилия Кузнецов. Хор ездил с концертами в Каргополь, в Плесецк, в Архангельск.

А потом люди стали убегать из деревни. Кто куда. Кто подался в город на лесозаводы, кто переехал в лесопункты. Домов было набросано! Только в нашей деревне опустело пять новёхоньких домов. У меня подруга сочинила частушку тогда про своего мужа:

Из Архангельска приехал,

Восемь фунтов вшей привёз,

Дома вывалил на лавку,

А я думала - овёс.

Мне досталось от жизни на полный пай. Мне шёл пятнадцатый год, когда я попала первый раз на лесозаготовки. Сначала работала уборщицей в Карасове у своих колхозников - сезонников. Позднее меня гоняли по лесозаготовкам в Сезу, в Кировский, на Клопиху, в Масталыгу, на Холодное. На Холодном было три барака и пекаренка. На Панской мне также довелось бывать. Жила с Ниной Кузнецовой в бараке. В этом бараке с одного конца стояли колхозные лошади, в середине барака была сушилка для упряжи и хомутов, а с другого конца жили сезонники. Мастером леса на Панской работал Аксёнов. Он был из репатриантов. Ундозёровы, дед с бабкой, жили на Панской. Вот этот дед насаживал нам черенки на багор, аншпуга готовил, оглобли делал для саней. Мы с Ниной Кузнецовой были бойкие. Прибежим в барак после всех работ, печь растопим, чугунник с картошкой скорее всех в печку впихнём и за стол садимся. На Клопихе я жила у своей тётки. Тётку звали Агриппина Егоровна Кузнецова, а у неё своих детей пятеро - Анна, Дуся, Нина, Тамара, Таня. Агриппина Егоровна одна их поднимала, муж пропал без вести на фронте. Моя двоюродная сестра Аннушка Артёмова живёт теперь в Конёве.

На лесозаготовки люди приезжали отовсюду. Помню, пензенские девушки-сезонницы ходили в липовых лаптях. Портянки до колена намотают, тоненькими верёвочками к ногам привяжут и идут на работу. И зимой в лаптях работали. Но не все выдерживали до конца договора, многие сбегали. Как тут выдержишь? Еда была какая? Ни попить, ни поесть. Колоски весной собирали на проталинах. Хлеба выдавали 600 грамм и 4 картовины. Чаю не пили тогда. Такие голодные были годы. Так было голодно, мы чуть не умерли. Не знаю до сих пор, как выжили.

Самые страшные годы - 1946 и 1947. Позднее стали подвозить рыбу в магазин. Сделаешь 40 норм - тебе дают справку на отоваривание. В магазин придёшь, а купить нечего - полки пустые. Справку давали на квартал, просрочишь - пропадёт. Сезон закончится, идём в контору, там получим зарплату, тут же, не отходя от кассы, заставляют облигации выписать.

Один раз на окатке шла с караванкой до самой Федовой. Лесу в кусты напёрло в тот год, видимо-невидимо. Из кустов мы его выносили на баграх. Весь день по колено в воде стоишь. Обувь у нас - одно морхотьё, рипсы. Пришла с караванки - ноги красные, опухли от холодной воды. У нас дома, в Карело-Новинах, стояла такая большая печь, что на ней спать помещалось пять человек. Вот я и залезла на эту печь. Три дня с печи не могла спуститься. Такая была у меня караванка!

Летом гоняли на колхозные сенокосы. Сенокосить начинали под Клопихой, потом переходили на Холодное, дальше шли на Лельму. Я грабить не любила, я косить любила. Всё ходила на сенокос с мужиками. Идёшь в лапотках, новенькие - они поскрипывают: скрип, да скрип. Идёшь обратно, они пошлёпывают: шлёп да шлёп. Снабжал лаптями нашу деревню Фёдор Степанович Суровцев. Анатолию Суровцеву будет дедушка. Тогда для себя разрешали косить из 30 процентов.

На одну корову самое малое надо 30 центнеров. Попробуй выкосить! Приходилось воровать. Сторож ходил тогда по деревне. Пока сторож идёт в один конец деревни, другой конец - ношами таскает сено в сарай. Потом наоборот. Только сено шуршит.

Со мной вот ведь чего ещё приключилось. Отправили меня и Марусю Кузнецову на учёбу в Архангельск, в ФЗО. Мы из Архангельска сбежали домой. Тогда по деревням десятские ходили и за всеми присматривали, дежурили. Не успела я занести ноги домой - мало, во дворе у нас уже десятский стоит. Повели нас с Маруськой Кузнецовой как преступниц в Конёво. Посадили в Конёве в камеру для суточников. Спали в этой камере на нарах с соломой. Маруська всё плачет. Говорю ей: «Не реви, хуже уже не будет». На другой день мужик с ружьём повёл нас до Лугов. В Лугах нас пустила к себе одна бабушка. Смотрит на нас и плачет, а нам годов по 15. Накормила она нас житниками, хлебушка дала в дорогу. Из Лугов повёл нас по этапу другой стражник. Так мы добрались до Каргополя. В Каргополе привели нас в каменную церковь и посадили на второй этаж. Вот сидим мы с Маруськой в этой церкви, смотрим на небо. Больше ничего не видно. Два месяца держали нас в камере, никуда не выпускали. Кормили бульоном, кусочек хлебушка давали в день. В какой-то день, не помню, дверь открыли и сказали: «Вы свободны». Не было ни суда, ни следствия. Поплелись обратно в свою деревню Карело-Новины.

Муж у меня был с Волосова, из деревни Кареньги, эта местность расположена за Архангелом по Ленинградскому тракту. Муж мой, Виктор Фёдорович Шишкин, тоже по лесозаготовкам ходил. Потом уже, когда мы с мужем переехали жить на Кареньгу, я стала работать на ферме. Больше я не ходила на лесозаготовки.

Ферма была в деревне Горка. Это по дороге к Земницам. На ферму мы ходили по мостику через речку Чучексу. Каждую весну этот мостик уносило водой. Мужики его обновляли ежегодно. Семья Шишкиных на Волосове была бедная. Две снохи жили в одном доме. Полная изба народу. В углу стоял жернов. Муки надо было намолоть на две семьи. Голодно было.

Овдовела я в 38 лет. Пятеро детей у меня было, когда я овдовела. Тогда ведь декретных отпусков не было. Два декретных дня - и на работу отправляли. Вот так всё было. В голове у меня теперь каша. Порой повернусь и забуду чего мне надо. Чего хотите? 84 года скоро будет. Вот так, сугревушки.

Опубликовано в книге Анны Пилюгиной "Ландшафт памяти: из воспоминаний работников Приозёрного леспромхоза" (Архангельск: Лоция, 2015. - С. 15-18).