В приведённом ниже отрывке из "Очерков лесного хозяйства в Олонии", опубликованных в Вестнике Олонецкого Губернского Земства, автор рассказывает о ситуации с лесными угодьями губернии в начале XX века, а именно об их беспощадной вырубке и, как следствие, дефиците строевого и даже дровяного леса, на примере двух волостей Каргопольского уезда - Большой Шалги и Надпорожье (в продолжении статьи). Параллели между той эпохой и современностью сразу бросаются в глаза. С той лишь огромной разницей, что сто лет назад леса были "общественными", то есть находились в пользовании крестьян того или иного сельского общества, а ныне... Словом, сравнение это будет явно не в пользу современности.

Белые крестьяне

«Белые крестьяне» - имя почтенное, так сказать «патриотическое». Называются так крестьяне, получившие за какую-нибудь государственную услугу от правительства особые привилегии и льготы. «Белыми крестьянами» например, называются крестьяне с. Ухтозера Вытегорского уезда, предки коих 300 лет назад в годину междуцарствия истребили отражённый от г. Каргополя отряд польских мародёров и были за это освобождены от земских налогов.

В зиму 1911-12 года «белыми крестьянами» почему-то сделались крестьяне с. Большой Шалги, Каргопольского уезда. Оказали ли они государству какую-нибудь услугу, кроме той, что снесли в Каргопольскую казёнку несколько тысчёнок из своего дырявого кармана за Бахусов напиток - это сомнительно, однако же недаром окрестили их крестьяне соседних сёл подобным высокопочтенным наименованием. «В самом деле, за что же? - спросят меня. А вот слушайте!

Торговля лесными материалами из крестьянских дач в минувшую зиму энергично преследовалась по всей территории Олонецкой губернии. Привожу примеры: в течение всей зимы становой пристав г. Вытегры из вечера в вечер выезжал обыкновенно по той или иной дороге к сёлам Палтогскому, Девятинскому и Пудожскому для поимки хищников-крестьян, торгующих общественным лесом, и, в конце концов, совершенно прекратил торговлю этим материалом. Лесопромышленники Вытегорского уезда отказываются покупать из боязни преследований хотя бы десяток крестьянских брёвен; в Каргопольском уезде совершенно запрещена торговля в Калитинской волости (Ольгский приход), конкурировавшей с Большой Шалгой; в сёлах Малой Шалге, Красной Ляге и других, занимающихся кустарными промыслами: бочарным, корзиночным, экипажным, сельчане обложили кустарей налогом чуть ли не за каждое срубленное дерево, и лишь одни большешальские крестьяне безданно, беспошлинно разворовывают общественную дачу. Ну как же они не «белые крестьяне», раз им, единственно и исключительно им предоставлена привилегия быть «ворами» общественного хозяйства? Как оправдать такую льготу? Ведь Большешальское общество, ежегодно нанимая сторожей для охраны леса, которые имеют право на каждого торгующего лесом крестьянина составить протокол и привлечь его к ответственности, тем самым признаёт, что, по крайней мере, юридически эта торговля есть хищничество. Почему же власть имеющие отказываются преследовать то, что запрещено законом, отказываются преследовать одних, оставляя их вне закона, и энергично преследуют других? Почему крестьянское начальство отказывается защищать те 25% большешальского крестьянства, которые разумно отказались от преступного промысла, но разоряются наравне с прочими? Отказываюсь понимать! И дорого бы я дал, чтобы выяснить эту метаморфозу!

Эксплоатация лесных богатств в последние годы в Большой Шалге является кардинальным злободневным вопросом; 30-40 лет назад крестьянин-шалжанин чуть не на себе вынашивал брёвна для постройки своего домика, а теперь за порядочным деревом нужно ехать за 20-25 вёрст. Перемена, как видит читатель, разительная. Куда же девались леса богатейшей Большешальской дачи? Как Вытегра для Тудозера, так и Каргополь для Большой Шалги служил тою ненасытною утробою фараоновых коров, куда свалили крестьяне своё богатство и, что всего обиднее, продолжают сваливать его жалкие остатки. Но крестьяне с. Тудозера имеют оправдание в собственных глазах: хлеб у них родится плохо, обработанной земли мало, рыболовство на озере падает, кустарных промыслов между крестьянством не существует - не с голоду же им подыхать! Не то с крестьянами Большой Шалги. 50% из них имеют возможность продавать излишек своего xле6a, 35-40% нарабатывают своего хлеба на круглый год, и лишь 10-15% крестьян принуждены покупать хлеб 1, 2, самое большее - 3 месяца. А между тем и посторонние заработки у всех крестьян имеются: лесные вывозки, перевозка товаров с Няндомы в Каргополь, земляные работы по Шенкурскому тракту, который, кстати сказать, чем дольше чинится, тем хуже становится, а главный и прибыльнейшей из промыслов - плотничье ремесло: Шалжане поголовно все плотники с 16-18 лет. И вот, имея более или менее обеспеченный постоянный и вполне корректный заработок, Шалжанин всё же предпочитает разорять себя. Зачем ему идти в чужие люди топором работать, зачем ему уезжать в другую волость на вывозку брёвен, зачем ему мёрзнуть в извозе, когда есть возможность заработать около дома, правда не те деньги, а далеко меньшие, но зато при всех удобствах домашней семейной жизни; съездил до полудня в лес, а по вечеру в город - вот тебе и восемь гривен иль рублёвка, зато и пообедаешь, чайку попьёшь и на печке погреешься, не в чужих людях, не с хлопотами и издержками; да и ночку спи себе спокойно у бабы своей под боком, а утречком - и блинки горячие со сметаною, и киселёк и т. д., и уютно, и комфортно, и спокойно. Шалжанин - домосед, настоящий «запечельник», как, не стесняясь и называет себя. Блинки горячие со сметанкою да жёнка ласковая для него дороже царства небесного.

Но и дорого же покупается это домашнее счастье и благополучие. Ежегодно больше десятка тысяч возов брёвен, тёсу и дров уплывает в Каргополь, ненасытная утроба коего никогда не наполнится. Десять лет назад Шалжане на дрова рубили исключительно сушник (сухоподстой), но теперь и сырник в большой чести; десять лет назад крестьянин находил сушник в версте, двух и, самое большее, в трёх, теперь и сырник вывозится не ближе чем из-за 4-6 вёрст: десять лет назад прекрасные брёвна вывозились за 8-10 вёрст, теперь за 20-25 вёрст рубятся последние остатки строевого лесу. И невесело тем из большешальских мужичков, кои предвидят скорое, близкое и неизбежное банкротство, но как снежный ком, покатившийся с горы, не имеет возможности остановиться на средине пути, хотя с каждым оборотом он делается обширнее и неуклюжее от прилипающего снега, так и они, покатившись под гору в объятия банкротства, не могут остановиться; махнув на всё рукою и зажмурив глаза, они не хотят видеть; не хотят сознавать всех ужасов понятного и очевидного злостного банкротства.

Необходимо остановиться! Правда, крестьяне и пробовали сделать это, пробовали не раз, но, как и следовало ожидать, эти пробы не имели положительно никаких практических результатов. Вот запрещают они продажу брёвен и тёсу; находятся и такие из крестьян, кои, не будучи даже сторожами, смело привлекают к ответственности не только не послушавших приговора крестьян, но и Каргопольских покупщиков-потребителей, а через год приговор крестьян разрешает эту торговлю; вот приговором строго приказано сторожам захватывать и торгующих дровами, и последние, приуныв, или сидят дома на печке, или пробираются с возом ворованных дров по неизвестным для сторожей окольным путям, едут по сёлам Надпорожью, Саунину и, объехав город, въезжают в него с противоположной стороны; но чрез год или и раньше сторожам отдаётся приказание общества торгующих лесом не захватывать. В 1911 году, осенью, по требованию земского начальника был сделан приговор о совершенном запрещении лесной торговли. От души порадовались этому не торгующие лесом большешальские крестьяне. Никому и в ум не приходило, чтобы приговор, сделанный под давлением власти, мог быть изменён. Но оказалось, что это вполне возможно. Чрез месяц, при благословенном согласии старшины и его брата, людей влиятельных и в Каргополе, старающихся выслужиться пред горлодёрами общества и завербовать их голоса на будущих выборах в земство и городскую думу, составляется новый приговор, коим торговля лесом вновь разрешается.

Нет! Уж коли покатились под гору, так собственными силами не остановиться нашим большешальским мужичкам. И как нежелательна в принципе грубая сила, властный окрик, но он необходим для них, иначе же им не остановиться до тех пор, пока не плюхнутся в зловонное болото банкротства. Если бы и под Каргополем появился такой же пристав, какой разъезжал под Вытегрой в минувшую зиму, то чрез год-два наши глупые, но поумневшие мужички в ноги бы ему поклонились и сказали: «Спасибо мол, ваше благородие, что надоумил нас, дураков».

Да и как не раскидывай умом, остаётся надежда лишь на подобного пристава, авось Господь Бог пошлёт его в Каргополь.

Заручевский И. Очерки лесного хозяйства в Олонии. Ч. III // Вестник Олонецкого Губернского Земства, 1912. № 23. С. 6-9.

Продолжение (о Надпорожье) - в заключительной части статьи:

http://onegaonline.ru/seetext.php?kod=1265

И. Заручевский